ПРОДОЛЖЕНИЕ. Часть третья и последняя
    Приложение. Борьба с редактором
   
   
   
    Редактирование — бич русской советской литературы последних десятилетий. Наше редактирование не имеет прецедентов в практике мирового книгоиздательства. Первоначально оно было призвано компенсировать малограмотность крестьянских и рабочих корреспондентов. Затем прибавились функция идеологической цензуры. Постепенно штат редакторов непомерно раздулся — и одновременно вырос уровень литературной и, так сказать, идеологической грамотности писателей. И редактор из организатора издательского процесса превратился в насильника-литобработчика, полусоавтора текста, рассматривающего любую приемлемую рукопись как заведомое сырье, не готовое к публикации: “Н-ну, теперь давайте поработаем над вашим произведением”.
   
    Почему почти любой редактор (за исключением уж самых мудрых, образованных и терпимых) редактирует практически все попадающее к нему? Потому что человек психологически не в состоянии сознавать свою ненужность и бесполезность: в нем живет потребность в самоуважении, самоутверждении, сознании своей значимости. Наш писатель (без наличия чинов и постов) бесправен и беззащитен перед лицом издательства. Настаивая на поправках, редактор утверждает себя как хозяин литературного процесса.
   
    Следствие: появились писатели-иждевенцы, рассматривающие собственные рукописи как сырье, неряшливые и небрежные в работе, полагающие, что окончательная отделка текста — это работа именно редактора, а не писателя. И тут добросовестный редактор корпит в поту, за скромную зарплату перелопачивая перлы высокомерного и худосочного “таланта”. А ведь это не входит в его обязанности, не можешь писать сам — не лезь в писатели, найми литобработника.
   
    Хуже другое: большинство редакторов укрепляется в убеждении, что редактировать надо все. И вот два редактора, работающие в одном отделе прозы, редактируют повести друг друга. Это ли не апофеоз абсурда? А такие случаи бывают.
   
    Наисквернейший вариант: такой редактор сталкивается с писателем, отшлифовавшим свой текст до последней запятой и категорически убежденным, что трогать ничего больше нельзя.
   
    Предположим, что талантлив не только писатель, но и в такой же мере, по-своему, редактор. Но талант — это всегда нечто единичное, своеобразное, индивидуальное, и поэтому вмешательство одного таланта в работу другого — это всегда искажение, нивелирование, усреднение: попытка впрячь лебедя и щуку в одни сани. Два таланта никогда не могут совпасть, на то они и таланты, итогом может быть лишь некий компромисс, а компромисс всегда достигается на почве общепринятости, обычности, привычности: и своеобразие талантливого произведения ослабляется, сглаживается.
   
    Горький итог: у писателя подрывается вера в себя, притухает творческий стимул — вместо святой убежденности “о, наконец я достиг истины, можно сказать только так, как я сказал” приходит апатичная терпимость: “а, можно так, а можно и эдак, один черт, кто оценит, все равно еще с редактором спорить — хоть не так больно исправлять будет”. Потом редактор иногда удивляется: отчего писатель стал хуже писать, его ведь редактировали, учили? Оттого и стал. Если оперение ястреба подстричь под сокола, ястреб будет летать отнюдь не лучше.
   
    Плодотворное сотрудничество Максуэла Перкинса и Томаса Вулфа — едва ли не единственный пример чисто литературной помощи редактора писателю. Зато когда Белинский решил поредактировать юного Достоевского, это привело лишь к пожизненному разрыву — от которого, кажется, Достоевский не пострадал.
   
    Настоящий редактор может помочь настоящему писателю только одним способом: издать в кратчайший срок без нервотрепки, сохраняя нервы и энергию писателя для творчества. Миссия благородная и малоблагодарная, случай счастливый и редкий. Таково было содружество Жюль-Верна и Этцеля, Фолкнера и Хааса.
   
    Типичный же для нас случай, особенно болезненный для легко уязвимого молодого писателя — это упорное противостояние редакторскому давлению, которое не должно, однако, дойти до разрыва отношений: как напечатать вещь с минимальными потерями. Борьба, как и любое дело, любит профессионалов.
   
    1. Профессиональная языковая и литературоведческая подготовка. Автор должен овладеть теорией русского языка в совершенстве, не просто изучить академическую грамматику и словари трудностей, но и найти в них недочеты и белые пятна. Скажем, нигде не написано, что из всех знаков препинания лишь точка всегда стоит за кавычками, даже если рассказ закавычен целиком, представляя из себя как бы письмо или цитату: вопрос, восклик, отточие стоят внутри кавычек, а вот точка — снаружи. Почему? Так принято... Или нигде не написано, что “вроде” может выполнять функцию вводного слова, аналогично “кажется” или “возможно”, и, стало быть, выделяться запятыми. Необходимо осознать огромную грамматическую вариабельность слов и словосочетаний, с тем чтобы в споре с редактором плавать, как рыба в воде, не просто демонстрируя свою эрудицию и доказывая правоту, а стараясь подавлять знаниями, ссылаться на многочисленные источники и противопоставляя его точке зрения противоположную, авторитетную и узаконенную.
   
    То же теория литературы. Необходимо абсолютное владение терминологией, причем знание тех различий, которые имеются между истолкованиями терминов разными авторитетами.
   
    2. Литературоведческая казуистика. В принципе можно доказать, что с точки зрения литературоведения любой текст не только правомерен, но и является сплошным набором достоинств. Скажем, отсутствует образ — но образ отнюдь не обязательный элемент художественной литературы, у Кафки вообще нет образов и характеров. Ни один композиционный и пр. элемент произведения не является обязательным, догм быть не должно. Следует настаивать на продуманности и намеренности своего текста, доказывая, что мнимые недостатки — на самом деле достоинства: прописи и рецепты вы знаете, но пошли дальше, подчиняя все единству замысла, эффекту воздействия на читателя. Если редактор говорит, что сюжет или т. п. слабоват — можно показать свою эрудицию по части сюжета вообще и перейти к намеренности нарушения канона: слишком острый сюжет отвлекает от психологической глубины, классический сюжет не дает почувствовать ритм нашего нервного времени; или вы придерживаетесь той точки зрения, что сюжет адекватен фабуле, или этот рассказ построен по принципу эссе, или вашей задачей было дать одну лишь растянутую экспозицию, что как бы символизирует отсутствие течения времени, отсутствие перемен в том, что вы описываете. Не спорьте прямо — уходите на “качели”: если обвинение формально — давите на психологию восприятия, и наоборот. Таким образом получится, что как бы и редактор прав, но и вы по-своему правы.
   
    3. Заготовки аргументов и наукообразные возражения. Если у автора есть опыт десятка-другого бесед с редактором, он сам может составить перечень наиболее ходких мотивировок, почему та или иная фраза плоха и что в ней надо исправить, или почему не удалась та или иная линия в рассказе, или почему отвергнут рассказ в целом. Обычно аргументация дается на уровне демагогии, каковой придется овладеть и автору. Например:
   
    — Этот характер нужно выписать подробнее.
   
    — Излишняя детализация отвлекает от сути./ Нарушится равновесие между весом личности и ходом действия./ Это образ-символ, он должен быть внешне расплывчат. /Необходимо дать читателю домысливать больше, подробности блокируют домысливание.
   
    — Рассказ растянут, надо сократить.
   
    — Это нарушит ритм действия, собьет дыхание рассказу. /В рассказе необходим воздух, иначе останется голая идея, но исчезнет сопереживание./ Это приведет к схематизму, обнажится костяк, а плоть прозы исчезнет./ Но это будет уже другой рассказ, краткий пересказ данного. /Здесь идея и фактура материала диктуют спокойное, плавное развертывание действия.
   
    — Рассказ слишком краток, схематичен, надо основательнее.
   
    — Это концентрированная проза, рассчитанная на медленное чтение, перечитывание. /Эта коллизия требует максимум смысловой нагрузки на минимум объема. /Притча должна быть краткой, чтобы легко было держать весь текст в сознании целиком. /Это уменьшит удельный вес подтекста.
   
    — Этот абзац надо убрать.
   
    — Произойдет сбой в ритме рассказа. /Этот абзац композиционно подготавливает следующие./Он интонационно обосновывает следующие./Он в смысловом аспекте накладывается на соседний, обеспечивая его весомость./Это нарушит расстановку читательского внимания./Он стилистически перекликается с тем-то и тем-то, это нарушит жестокость внутренней конструкции рассказа.
   
    — Это определение излишне, давайте уберем.
   
    — Это нарушит архитектонику фразы. /Это намеренное стилистическое неравновесие, чтоб глаз замедлился на этой фразе.
   
    — Заменим это слово на это.
   
    — Оно фонетически выпадает из звучания фразы, определяемого ее настроением. / Образуется диссонанс внутреннего смысла.
   
    — Все-таки ваш герой /ситуация/ рассказ/ показался неубедительным.
   
    — На это невозможно возражать, как на любую вкусовую оценку. Значит ли это, что нет объективных возражений? Нужны объективные критерии и аргументы. То есть конструктивных оценок не находится?
   
    4. Лингвистическая казуистика. Хорошее знание грамматики в сочетании с логикой позволяет поднаторевшему автору доказать формальную правильность любого строя предложения, любого синтаксиса. Скажем, однородные члены предложения при наличии союза “и” запятыми не разделяются: “Я пришел и сел”. Напишем: “Я пришел, и сел”. На первый взгляд, элементарная ошибка. Но предположим, что автору зачем-то понадобилось написать так. Тогда “сел” можно рассматривать как отдельное предложение, нераспространенное и неполное, где есть лишь сказуемое “сел” и опущено, подразумевается существительное “я”: “Я пришел, и (я) сел”. Таким образом, имеем вместо одного предложения с двумя однородными сказуемыми — два простых предложения, образующих сложносочиненное предложение с союзом “и”, а такой случай требует запятой. Формализм? Отчаянный. Но только так можно защитить свое авторское право на отход от усредненного канона, на индивидуальный стиль с элементами выверенного аграмматизма.
   
    Редакторские возражения вызывают обычно предложения типа: “Он прибежал и работал”, — соединены как однородные члены глагола совершенного и несовершенного вида. Требуют: “Он прибежал и поработал” — пусть, мол, глаголы будут одного вида. Возражение: простое глагольное сказуемое, выраженное глаголом прошедшего времени, согласуется с подлежащим в роде и числе, что мы и имеем, но никак не в виде — нигде в грамматике нет подобного требования. Зато сказано, что однородные члены не зависят друг от друга и являются равноправными: значит, согласовать их между собой — произвол, вольное и расширенное толкование грамматики.
   
    При работе с редактором над текстом подобные случаи лучше оставлять для домашнего обдумывания, чтоб на досуге построить защиту.
   
    5. Цитаты и ссылки. Невредно завести картотеку с “неправильностями” из классики. Стерн, Джойс, Фолкнер и Платонов способны при умелом цитировании оправдать любые вольности стиля и изощрения синтаксиса: ведь у них уже было если не все, то почти все по части отступлений от канона; каждого из них можно считать основателем мощной литературной традиции, вы же лишь работаете в русле этой традиции, давно устоявшейся и узаконенной.
   
    6. Психология отношений. Прочтите знаменитую книгу Дейла Карнеги “Искусство приобретать друзей и оказывать влияние на людей”. С редактором надо наладить дружеские отношения;
   
    благодарить, льстить; спрашивать совета; избегать лобовых столкновений; никогда не возражать прямо. “Вы совершенно правы, но остается еще один нюанс...” “В принципе я с вами совершенно согласен, но бывают некоторые частности ...” “Ваши предложения совершенно верны, но тогда возникает вот какая опасность...” Несгибаемость по существу — и предельное согласие “вообще” по форме.
   
    7. Пересиживание. Въедливый редактор и стойкий автор могут часами сидеть над одной страницей, изматывая друг друга. Важно не поддаваться. Забалтывать его. Играть в наивность: “Не понимаю, почему?” Рассказывать байки к случаю. Сочувствовать его тяжкой доле. Уверять, что вы уже перебрали тысячи вариантов, и лучший невозможен. У него, как-никак, план работы и зарплата, а у вас — кровное ваше детище: при равной стойкости характера он сдастся быстрее.
   
    8. Торговля. Редактор и автор идут на компромисс, частично уступая друг другу: “Здесь по-вашему, но уже здесь — по-моему”. Естественно, надо сохранять главное, жертвуя менее главным. Но не соглашаться пассивно: а) упираться как можно дольше; б) “признавать”: “А вот тут вы совершенно правы”, “А вот за это спасибо”, “А это мой недочет” — дабы создать впечатление плодотворной все-таки работы; в) вздыхать: “Господь вам судья”; г) иногда предлагать: “А здесь я не уверен, на ваше усмотрение, как вы полагаете?”. Тогда легче, намертво упершись на других моментах, отстоять их: вы производите впечатление человека, способного к сотрудничеству, к самокритике, не лишенного вкуса — и заслуживающего снисхождения и понимания.
   
    9. Имитация недоработки. Специально вставить во фразу нелепое слово. Вставить явно никчемный абзац. Короче, чтоб было что изменять и убирать. Или напротив — что-то убрать, чтоб потом вставить. Налицо будут результаты плодотворного сотрудничества с редактором. Если долго доказывать ценность какой-то нелепицы — это отвлечет внимание и силы редактора от другого, действительно ценного для вас, что могло бы вызвать его сомнения.
   
    10. Имитация доработки. Замазать слова и знаки — и написать поверх то же самое. Разрезать страницы на части и склеить в том же порядке, — рукопись выглядит переработанной. Перепечатать все плотнее или наоборот, свободнее, — изменяется количество страниц. Составить письменный перечень якобы внесенных, согласно редакторским пожеланиям, поправок — ничего не меняя, “прежний вариант” придумывается, а “новый, доработанный” остается тем же, что и был. Если сменить вдобавок заголовок и имена героев, то по прошествии достаточного времени (несколько месяцев) можно говорить о “коренной переработке”.