Автор - Данилин Максим

Занятная тема - литературный язык.
Потому что на эту тему копий сломано - арсенал. И пик. И языков. И шпаг. И другого холодного оружия. И невозможно прийти к общему знаменателю, потому что нет общего знаменателя - и не будет. Аминь.
И неопределимо в принципе, что такое эта самая "литературность" и даже - хорошо или плохо, когда "литературно". Розанов, к примеру, считал, что кошмар. А Бунин с Ходасевичем считали, что без литературности - кошмар. Но кто сказал, что Розанов хуже или лучше Ходасевича?
А Тютчев сказал, что "мысль изреченная есть ложь", и сим поставил точку, и послал всех в сад, и сам солгал по собственному своему определению. Но к пониманию никого не приблизил.
Критики и снобы выворачиваются наизнанку, отделяя "высоких стилистов" от вообще не стилистов и пытаясь аргументировать собственные пристрастия. И Тредьяковского бесит Ломоносов, а Маяковский раздражает почти всех любителей "изячного" - но они все равно раздражают его больше.
Ведь если "стиль", "литературность" - это когда "красиво" и "грамотно", то куда девать Зощенко, Кузнецова, Солженицына? С "красивостями" там все очень непросто, не в этом совсем их ценность. А если дело в "прозрачной ясности", в лаконизме, в заостренной точности, то что делать с Лавреневым? А если грамматическая перегруженность и вообще вольное обращение с синтаксисом - это смертный грех, то почему до сих пор читают Льва Толстого с Достоевским, чей кривой синтаксис вошел в поговорку?
"Литературность" - модная тряпочка "от кутюр". Правильным в большой степени считается принятое в обществе на данный момент - и ненавистники "джинсов" ругают "стиляг" на чем свет, тыча им под нос подкрепленное авторитетами мнение об истинности классического костюма-тройки даже на рок-концерте. А "стиляги" плюют на любые тройки, и поднимают "ирокез", и заявляются в консерваторию в драных штанах и футболке кислотного цвета, шокируя почтеннейшую публику и сбивая музыкантов с такта.
Все правы, все не правы.
Начнем с того, что, все-таки, литературу делает не один стиль. Можете убить меня тапками насмерть - в списке всякой всячины, создающей великую книгу, язык месте на третьем. На первом - мысль. На втором - энергия. Язык уже потом. А поэтому смысл языка заключается в том, чтобы подчеркнуть мысль и наполнить ее энергией.
Любой пишущий сперва учится думать - потом уже писать. Сперва формируется мировоззрение, накапливается жизненный опыт, появляется необходимость высказаться - только потом подбираются слова для высказываний. По крайней мере, так должно быть.
Язык - ни разу не самоцель. Язык - инструмент. А инструментов у настоящего профессионала должен быть полный набор - чем разнообразнее, тем лучше. Невозможно расписывать крохотную палехскую шкатулку щетинной малярной кистью, но писать фреску беличьей "нулевочкой"-иголочкой тоже нельзя. Если верить легенде, чудесный Зверев написал прелестную женскую головку шваброй на рекламном щите два на два метра - для своих работ меньшего размера он все же пользовался менее экстремальными средствами. Для каждой конкретной цели, для каждой техники, для создания каждого конкретного образа есть смысл использовать подходящие инструменты - а не те, которые считаются "стандартно правильными".
Дело, видимо, в том, что в языке нет "плохих" слов. И непригодных для писательской работы слов тоже нет. Если мы будем иметь в виду, что язык представляет собой живой организм, то живому нужны не только очи, уста и сердце. Почки, кишечник и прочий "телесный низ" тоже необходимы - гнусные потроха могут безобразно выглядеть, но без них живое умрет.
Поэтому говорить о пригодности или непригодности того или иного языкового пласта для создания художественной литературы - нельзя. Это - раз.
И два: комбинации слов регулируются не только школьным синтаксисом. Порой изменение школьного синтаксиса дает удивительного изящества обороты - особый смак фразы, оттенок непринужденности, архаичности, разговорный тон и прочее, подобное. Как там у Веллера: "следить за движениями" и "следить движения" - разные вещи. Грамматическая норма - эталон; но отклонения от эталона создают образы изменчивого мира, ощущение живого дыхания.
Интересно, что во все времена существовала толпа окололитературной братии - ну уж критиков в особенности - которым эти изменения жить спокойно не давали. Метафоры таких читателей бесят, словесная игра приводит в ярость; у них особая разновидность здравого смысла - заставляющая одергивать любого отличающегося.
Чехову возмущенно говорят, что "овцы не думают". Зощенко уже даже не возмущенно, а негодующе, говорят, что у него - вообще не проза: все, решительно все - безграмотно. Довлатову говорят, Войновичу... Можно ли сказать "парафиновые ноги стюардессы"? "Отъеготина" - это грамматический вывих или стилистическая находка? Можно ли употреблять слова "срать" и "экскремент" в литературном тексте? А в одном абзаце - с таким стилистическим разбросом? А как насчет использования в критической статье зощенковского слова "маловысокохудожественный" как литературоведческого термина - не без иронии, разумеется? И если литературоведческий труд целиком написан на "блатной музыке" - как отнестись к этой дикой выходке? Воспринимать ее всерьез или нет? Или такой поступок может только бесить?
Языковые пуристы со скрипом и под нажимом признают Зощенко - он пишет "не от себя, а от лица мещанина и пошляка". Не от автора, в прямой речи - "сказовая речь" допустима, говорят они. Комедийный прием талантливого юмориста. Пусть живет, так и быть.
С Довлатовым сложнее - он употребляет "нелитературные" слова в авторском тексте. Ну ладно уж, замявшись, согласились пуристы. Лирический герой у него такой. Но Солженицын лихо использует в публицистике, в мемуарах - дремучие диалектизмы в странных сочетаниях типа "деготный зашлеп" или "бередить наутык"! Непростительный грех? Или нет?
У меня есть милейшая книжка - сборник детективных рассказов "Ради безопасности страны" Соловьева, шестьдесят лохматого года издания. Этот дивный раритет написан кристальной прозой, ясным стилем. Автор велик - он ни разу не употребил ни одного ненормативного слова, не разъяснив читателям его смысл. Уголовники, его персонажи, общаются на отличном литературном языке, зная лишь одно нецензурное уголовное словцо - "завязал" - и не забывая каждый раз пояснить его значение собеседнику. Милиционеры называют кошку кошкой всегда, при любых обстоятельствах корректные, как боги. Немыслимо представить себе, чтобы в идиллическом мире этой прекрасной книги кто-то грязно выбранился - я уж не говорю о нецензурной брани!.. о, нет, простите, солгал! Одна героиня, в жестоких обстоятельствах выбранила себя "дурой". За что и была застрелена из пистолета три абзаца погодя.
Никаких зашлепов, наутыков и отъеготин! Товарищ Соловьев - советский человек, пишет литературным языком! Да, среди его героев есть воры - но это наши, советские воры! Наши советские воры, получившие образование в нашем прогрессивном обществе, ведут себя культурно и выражаются соответствующе!
Причем ведь не штампы, нет! Если бы серые плоские штампы, я просто промолчал бы и книгу отложил! Ничуть, у Соловьева даже своеобразное чувство юмора есть, живенько так написано, динамично. Местами - образно. И очень, очень чисто.
Меня на заре туманной юности эта книжка потрясла. Я был глубоко поражен степенью проработанности альтернативной реальности, описанной Соловьевым. Действие происходит в моем городе, приблизительно в мое время - плюс-минус пятнадцать лет - а ощущения от текста такие, будто речь о Среднеземье или Марсе. Не то, что даже ложь или лакировка - просто абсолютно другое измерение. Не то, что отсутствие реализма - реалистично простроенный фантастический социум. Советский Уэллс...
И нет ощущения, что персонажи ведут себя неправильно, или что образы плоские и картонные. Соловьев - большой талант: они вполне даже живые, только эти живые образы могут существовать исключительно в описанной системе координат. Как русалки - описаны ярко, жить могут только в фантастическом океане или в не менее фантастическом аквариуме...
Прелесть и ужас этого шедевра - персонажей невозможно отождествить ни с собой, ни со своими знакомыми, ни вообще с реально существующими людьми. Причем - ни положительных, ни отрицательных. Все заявлено документальным - и все представляет собой незамутненно чистую фантастику. У меня не хватит ни воображения, ни таланта это передать: вот типажи, вот алкаш, предположим, вор, полковник милиции, трудные подростки, бандит, неформалы - и все они пришельцы из параллельного мира, где некие оборотни, очень похожие внешне на земных людей, имеют совершенно другой способ мышления и выражения собственных мыслей, другую логику и другой образ действий.
Меня мучает вопрос: как у Соловьева это вышло? Он изначально задумывал описать некий прекрасный, с его точки зрения, совершенный мир, где старый урка гамлетовским слогом беседует со следователем о бренности, а карманная воровка предается искренним и трогательным размышлениям о добродетели в тургеневской манере? Или ему просто необходимо было "выровнять" язык до существовавшего на тот момент стандарта - и он ровнял его, ровнял, подспудно и постепенно изменив саму внутреннюю реальность текста?
Если так, то простая замена слов ведет к полному изменению мировоззрения. Телеграфный столб есть хорошо отредактированная сосна? Если продолжить редактирование - то не мутирует ли упомянутый столб во что-нибудь непредсказуемое? Сосна, отредактированная с фантазией - гибрид самолета с кактусом?
Перевод классического текста на "блатную музыку" дает, даже при очень талантливых попытках сохранить смысл, все равно его смысл выворачивает, трансформирует, иначе эмоционально окрашивает. Смещение смыслового оттенка слова, порой, меняет смысл текста в целом. Речевая ошибка, оговорка, привычное словцо-паразит выдаст образ мыслей лучше, чем любой тонко просчитанный тест. "Как бы" - не покажет ли привычную неуверенность в любом собственном высказывании, в противовес "на самом деле", утверждающем неколебимый апломб носителя абсолютной истины?
Я могу себе представить художественный текст, написанный на канцеляризмах почти целиком, так, что это будет смотреться насущной необходимостью. Внутренний монолог Кувшинного Рыла, он же будущий Ггерой - все равно "из глаз" или фокально - причем в тяжело описуемых этими средствами обстоятельствах. Вот так - с жалкими попытками самовыразиться, со злостью и отчаянием сталкера, живописующего очередной артефакт Зоны приятелям в кабаке, с точной передачей прямой речи его оппонентов - для веселенького контраста. Сделать это хорошо - непросто, но возможно.
С помощью любых слов можно создать шедевр. И пользуясь прекрасным литературным языком, можно не создать ничего. Слова - это просто слова. Пока кисти лежат в коробке, картины не будет.
Возвращаясь к теме канцеляризмов и жаргона. Проблема многих нынешних книг - в том, что их слова взаимозаменяемы. В обсуждении темы упоминалось, что к неподходящей лексике можно адаптироваться, перестать замечать приемы, создающие смысл. Ага. Можно не обращать внимания на способ выражения мысли - если мысль кажется интересной. Можно пропускать длинноты, не читать ненужные по логике текста описания, можно опускать абзацы с авторской философией - нудной и не соответствующей твоим взглядам. Можно представить себе, что у героя другие, не такие, как тщился описать автор, волосы, глаза, мускулатура и принципы. Можно сочинить эту сказку заново.
Очень хорошо. А эта изначальная книга - зачем? Почему не создавать заново - с нуля? Зачем опираться на чужую мысль в кривом исполнении, если можно создать собственную фантазию, пусть не записанную, пусть она будет весьма личной - но не измаранную этими самыми длиннотами-занудством-дуростью-пошлостью-общими местами?
Безусловно, литературу делает не стиль. Мысль важнее, чем способ изложения. Но это, ИМХО, означает, что за блестящую мысль мы примем авторскую систему координат ЦЕЛИКОМ. За мысль и энергию - будем любить и цитировать зощенковский невероятный новояз, лихой жаргон и ненормативную лексику Довлатова, тяжелые вязкие периоды Достоевского. Авторская мысль создает стиль - а стиль, созданный настоящей авторской мыслью, немедленно становится признанным. Представляете человека, читающего Солженицына, Войновича, Достоевского, Толстого, Лавренева, Бунина - пропуская куски и мысленно переделывая текст, "чтобы стал удобоваримым"? Нет, кто спорит, бывают читатели такого рода - но вряд ли мы будем оправдывать их лень или глупость тем, что тяжело бедняжкам, а в тексте много лишнего.
Зато насчет "многого лишнего" в аховых современных опусах говорится по литературным форумам хорошо и много. Просто в комментариях для сетевых библиотек, а то и в рецензии: "Камрады, пропускайте описания - и будет ничего". Или: "Да, его размышления о жизни на треть книги нестерпимы, но если их пропустить - вполне нормальное чтиво".
Да ни черта оно не нормальное! Да, читатель адаптируется к авторскому взгляду - к любому авторскому взгляду - как к манерам друга, как к привычкам возлюбленной. Да, что-то может восхищать, а что-то - раздражать - все люди разные. Но когда толпа народу сходится на простой мысли, что треть книги - это куски, которые нужно пропустить и это легко делается без ущерба для впечатления...
Авторский стиль не ограничивается "литературностью". Авторский стиль - это сплав опыта с жизненным кредо, он подбирает оптимальное слово, он может использовать "лом", "хлам", "мусор", он выращивает мысли из сора порой. Авторский стиль - живописное полотно или черно-белая фотография. Автор имеет право сломать традиционный синтаксис, использовать слово в неупотребительном значении, сделать намеренную ошибку. Автор имеет право на создание неологизмов. Автор, создавая образ, может рыдать, хохотать и материться. Автор, в конце концов, имеет право плюнуть на толпу и оплевать себя в глазах толпы, если в этом есть насущная потребность.
Но право рассчитывать, что читатель пропустит мимо глаз, ушей и души его случайную неграмотность, неряшливость, небрежность, его вранье, его неоправданные амбиции - есть ли у автора?
Слова взаимозаменяемы - стиля нет.