1.
Консервные банки с колечком на крышке и без. Плоские и пузатые. Золотисто-коричневые со шпротами, голубые со сгущенкой и черные с большими изображениями фруктов, которые должны были показывать содержимое банки. Их нутро было всегда особенно вкусным. Вкус этот выделялся либо своей молочной сладостью, либо сладостью сахарного фруктового сиропа, либо был насыщенным жирным и немного соленым.
Банки привлекали Костю больше всего и не только своим вкусом. Это было похоже на подарок в упаковке. Он узнал о том, что такое подарок не так давно, но в полной степени понимал, что это может быть как что-то полезное так и очень вкусное.
Но консервные банки стояли не все в одном месте, как те же фрукты, что было бы логичней, как казалось Косте, но их надо было искать по всем магазину.
Потом Любимов начал понимать, зачем их ставят все-таки не в одном месте, а по разделам, как и все остальные продукты. Ведь что-то было сделано из молока, что-то из зерна, что-то из пластика, что-то из хлеба, что-то из сосисок и колбасы, что-то из сои и туалетной бумаги (как объяснили Косте продавцы загадочно улыбаясь),  а что-то вообще не сделано, например, кисель. Любимов уже читал про кисельные реки. Но все равно это было очень сложно понять.
Перед ценниками Костя поначалу терялся, бледнел и на пальцах, которые называл еще называл “когтями”, вникая в свой образ и путая все время, что  он должен ассоциировать себя с человеком, а не с животным, пытался посчитать цифры.
До десяти это удавалось неплохо. До двадцати надо было обращаться к пальцам “задних лап” и визуально прицелившись на темные ботинки прибавлять через них единицы. Отнимать Любимов еще не решался. Это было неприятно и неудобно, поскольку в ботинках он подгибал пальцы. А когда он отгибал, то уже не понимал сколько осталось.
После двадцати девяти он продолжал считать “двадцать десять, двадцать одиннадцать” и окончально сбивался. Но все же он был счастлив, ведь вежливые продавщицы за кассой никогда не ругали его за то, что он взял лишнего. Они сами все считали, когда Костя выкладывал перед кассиром какую-то помятую бумажку с какой-то цифрой. Он удивлялся человеческому миру, как здесь все было тяжело и как продумано, чтобы облегчить эту тяжесть. Ведь он начал понимать размер денег по цвету бумажки. Она могла быть темно-фиолетовой, могла быть бирюзовой или голубой или зеленой (каждый кого он спрашивал отвечал по-разному), но самая большая бумажка, которую следовало бы беречь от потерей была рыжая как цвет ржавчины на некоторых станках на заводе.
Продавец, обычно какая-нибудь красивая “человеческая” девушка (Косте вообще казалось, что все люди красивые) щепетильно выбирала из мятых бумажек, монет, фантиков от конфет, чеков, трубочек от конфет на палочках и другого мусора нужное и даже иногда выдавала ему другие бумажки и монеты. Костя был безмерно ей благодарен за честность и так же безмерно удивлен очереди, которая образовывалась за ним. Он обычно озирался по сторонам, быстро и неловко запихивая остатки бумажек, монеток и остального нужного сора по карманам старого пальто, которые снова перемешивались там со всякой всячиной.
Вот и теперь Любимов искал консервированные фрукты: он хотел попробовать те самые аппетитные разрезанные персики, которые были нарисованы на пузатой банке. Сегодня на работе, которую он “работал” почти каждый день им выдали  бумажки- деньги, которые называли “авансом”. Как Косте объяснили, аванс - это когда работал “работу” как бы весь месяц, а получаешь только половину. Другую половину надо было получать, когда шло уже к половине следующего месяца.
Это человеческие правила были невыносимо тяжелы для Кости, и он верил человеческому сложному мироустроению и человеческому честному слову. Так как все правила были несомненно созданы ради порядка. И Любимов не мог в этом сомневаться. Он каждый раз убеждался, что правила помогают жить, а не мешают, как могло бы показаться вначале.
Костя взял несколько банок с полки, выбрав как ему показалось с самыми красивыми персиками. Единственное, что его смущало - отсутствие кольца. В данном случае, придется попотеть, чтобы отковырять открывашкой банку, но Костя уже не пугался этого. Так же он уже по своему обыкновению взял пару батонов белого хлеба с нижней полки. На нижней полки в большом магазине самообслуживания располагался дешевый хлеб, которым можно было сначала наесться, чтобы потом посмаковать персиками. Вообще Костя, так как его научили в каком порядке идут цифры, уже догадывался, что стоит дешево, а что дорого. Но проблема оказывалась перед ним в совсем другом - продукты, которые лежали напротив ценников почему-то стоили по-другому, и редко Костя угадывал их настоящую цену.
Он пытался вникнуть в это правило, осознать его своей новой силой человеческого осознания, подчиняться последовательности людского мира, но  понимание системы не давалось ему и приходилось смиряться и запоминать. Самым простым оказалось брать продукты с уже известной ценой. Формировать свой обычный “продуктовый набор”, иногда отступая от нормы.
Как бы это сложно не было, но Костя брал банку и шел через весь зал, чтобы узнать ее цену с помощью “волшебной” коробочки, которая знала все цены. Он долго ворочал банку с персиками, прежде чем коробка сама могла прочитать параллельные линии и показать Косте ответ. Любимов знал, что три цифры - это было уже не дешево, но тут действовала такая же логика как с одной или двумя цифрами: тяжелая и гениальная логика счета, которая не могла быть в полной мере доступно разуму животного, но вполне доступна человеческому мышлению. И Костя напрягал в себе мышление человека, чтобы осознать ее и почувствовать как приходят человеческие мысли: оценка, счет, рассуждение, логина. Это было странно и приятно. Раньше он не мог думать как это волшебно, когда ты можешь мыслить как человек.
На кассе Костя снова замешкался. Вопреки своему ожиданию помимо обычного продуктового набора: хлеба, сахара, гречневой каши и геркулеса, картошки он не удержался и взял три банки сгущенки, так сказать про запас, три банки персиков, шесть банок шпрот. И теперь долго ковырялся в кармане длиннополого пальто, которого служило ему и кошельком, и сумкой для мелочовки и никак не мог найти “аванс”. Находились не совсем те бумажки. Любимов даже испугался, что потерял его. Сослуживцы часто говорили: «Костя, а вот будет в кармане дырка и все потеряешь!». Костя даже закружился волчком на одном месте, рыща в карманах.
Молодая продавщица энергично, но не без доброты сказала: «Ну, что, Вы опять? Завели бы уже кошелек”. Она запомнила чудаковатого посетителя магазина, которому хотела помочь и удивлялась его неряшливости.
Наконец, красная бумажка, на который как казалось Любимов был изображен очень гордый человек с усами была найдена. От этого нахождения обрадовались не только Костя и милая продавщица, но и вся очередь, тянувшаяся уже из более чем семи человек. Все словно одновременно вздохнули в облегчении, когда Костя положил сжёванный пятитысячный комок, развернув который продавщица обнаружила еще одну такую же бумажку в нем.
Костя как человек извинился перед милой русоволосой барышней, так же отвесил поклон толпе, которая за него переживала и с пакетами наперевес отправился к себе домой.
Это был невысокий человек с темными глубокими карими глазами, которые не улыбались, даже когда его подвижные губы стремились изобразить улыбку до ушей. Глазами, которые были всегда задумчиво грустны, будто постигали тайну и не разумели в отличие от рта ничего смешного даже в смешном.
Темнота и осенний воздух черного ноябрьского вечера окутывали небольшую подворотню, сквозь которую Костя проходил. Его всегда видели в одной и той же одежде: стоптанных темных ботинках, черных джинсовых штанах с белесыми разводами на коленях, в вязаной кофте с высоким воротником, в которой он пришел на завод летом в самую жару и которую на отбой отказывался снять. Но с удовольствием принял белый халат, чтобы  посещать молочный цех и вывозить оттуда на тяжелых тележках готовую продукцию.
Потом один сочувствующий грузчик подарил Любимову старенькое тканевое пальто бежевого цвета, когда тот приходил весь мокрый под октябрьским дождем. И тогда Костя надевал белый халат поверх пальто, правда его быстро отучили от этой привычки. Он словно общий любимец, зверек, прибившийся к конторе, был принят на работе летом. И если бы не  дефицит рабочих рук в связи с большой загрузкой и маленькой зарплатой, то, возможно бы он никогда и не нашел бы работы.
Переходя через дорогу, невысокий мужчина, уже стремился к знакомым развалинам церкви  Иоакима и Анны, где стоял его строительный фургончик, оставшийся после археологов. Холодная коробушка, которую забыли словно предмет никчемный, доставшийся задаром и оставленный, задаром никому ненужный.
Уже поднимаясь на пригорок, Костя  даже в густой ноябрьской темноте различил вмятины на земле, размазанные следы на пожухлой траве. На неубранной ранее территорию храма валялись кирпичи от церковных стен, и уже заботливой рукой Кости были сложены в отдельную кучу. Этой же рукой были собраны различные упаковки от чипсов и сухариков, пластиковые бутылки и другой сор.
Церковь была разрушена, как и все остальные церкви в городе. Никольский Собор был в таком же запустении. Говорили, что там должен был открыться швейный цех в прошлом году, но по сей день храм, который двести лет был украшением города прежде чем прийти в запустение, стал живым напоминанием охлаждения человеческой души. Косте почему-то было обидно за людей, ведь и церковь Иоакима и Анны и Никольский собор ему очень нравились. Он живо представлял себе как должно было быть красиво там, когда шла служба, как ему рассказывал товарищ. Он только мог представить это, ведь Любимов появился в городе всего несколько месяцев назад, а в храме службы не было очень давно. Один сочувствующий человек с его работы сказал, что люди пока что не могут проявить в себе столько “энергии”, чтобы вновь восстановить храмы. Он сказал, что почти все церкви или разрушены или просто пусты. Он говорил про энергию, потому что пытался объяснить Косте на его языке, ведь тот был способен понимать только буквально. Сочувствующего человека звали Иван Иванович, он мог использовать переносный смысл слов. И поэтому часто как будто им пользовался, объясняя, что благодаря любви можно и горы перевернуть, что чтобы обладать энергией надо ее сначала излучать, а не поглощать. И Костя совсем этого не понимал. Хотя ему очень было интересно послушать про этакий Перпетуум-мобиле, где можно было бы даже не спать и работать в два раз больше. Даже починить храм, чтобы там опять служили.
“Всякое дыхание да хвалит Господа,”- с грустью и надеждой говорил неслучайный Костин друг Иван Иванович.
Костя не знал и не понимал может ли быть Бог или нет, но тогда кто же ему позволил принять человеческий облик и даже позаботился о том, что у него появилась работа и крыша над головой? Он не мог поверить, что все это было случайно. Слишком прямо вела его дорога из животного в люди.
Кирпичи на территории храма Костя постарался сложить аккуратно в одно место, но пока что он не убрал их все и поэтому в темноте не увидел и споткнулся об один. Шурша пакетами упал на землю. Хоть Любимов и выглядел как человек, но не до конца потерял звериное чутье, как и звериную интуицию, поэтому он сразу подумал, что нехорошо было падать и что подниматься тоже не стоит. Где-то рядом ходило большое животное. Он подумал, что вообще не стоило бы идти домой в свою бытовку и лучше убираться по-добру по-здорову, потому что здесь запахло страхом. И этот страх передался и Косте.
Любимов содрогнулся от мысли, что это может быть медведь. Он мог разодрать его на клочки, на маленьких бурых медвежат, ведь Костя стал теперь человеком и пах по-человечьи. Он уже не мыслил, чтобы вновь обернуться и дать сдачи, хотя мог бы это сделать. Костя почувствовал как могут быть слабы и уязвимы люди, когда у них нет никаких средств защищать себя, но как ближе они станосятск к Богу, когда “оголены” перед лицом опасности.
Любимов подумал, что, наверное, вот в такие минуты святые молились, чтобы Он не покидал их, чтобы дал сил не встать на сторону зла.  Костя решил, что точно не будет оборачиваться вновь в зверя и мысленно попросил Бога вывести себя живым из этой передряги.
Костя начал пятиться задом, отпустив свои котомки и не поднимаясь с травы, но почувствовал как что-то тяжелое легло ему на спину и придавило точно кирпичом к земле. Как чей-то большой влажный нос уже касается его затылка. Как прохладное дыхание обдает кожу шее. Костя отчетливо ощутил как шершавый язык прошелся по его коротким волосам головы и коснулся уха. Повеяло запахом, теплым гнилостным, в котором однако он не ощутил мясного духа, что могло бы окончательно лишить его надежды.
-Не убивай, брат,- сказал Любимов тихо, чуть дыша, все еще всасывая запах жухлой травы и камней, в которые  уперлось его лицо, - я тоже медведь, честное слово!
Лапа с Костиной спины так и не сошла, но послышалось шуршание пакетов. Любимов повернул голову в сторону звука и испугался: неподалеку, буквально в полуметре огромная белая голова на крупной светлой шее была погружена в пакеты и уже вытаскивала оттуда хлеб.
Костя изумился до чего крупный был белый медведь. Не зря его в новостях называли то “Гуливером”, то “Гаргантюа”.
Костя уже более уверенно и громче проговорил: “Отпусти, брат, я тебя по-королевски угощу”.
-Ты, наверное, устал идти, - продолжил Костя, когда голова обернулась на него и два глаза словно две пустые воронки на светлом фоне уперлись в его испуганный взгляд, - Может быть, ты болен? Может хочешь погреться? Скажи, мне, что ты хочешь, если ты умеешь говорить.
Тяжелый груз убрался с Костиный спины. Медведь позволил ему встать.
-Ты голоден? - спросил добродушно Костя, нагнувшись и пытаясь разглядеть в темноте глаза нового знакомца ответ.
Тот потряс головой, стряхивая с себя ноябрьскую влажность. Последние капли холодной осени, которые едва покрыли его шкуру. Они попали на губ, нос, глаза Любимову, и тот вытер рукавом мокрое лицо. Потом медведь широко зевнул, обнажая большую пасть с белыми клыками показывая, что понимает слова и говорит словно по собачьи “расслабься”.
Костя понял, что следует принять гостя.

2.
Он пришел в этот неласково обошедшийся с ним город без имени.
В него поверили и приютили, когда он просил где-то внутри себя, что будет вести себя по-человечески, если ему дадут шанс. На заводе ему дали имя Костя в честь известного актера по фамилии Хабенский, которого он напоминал внешностью и приняли, так сказать, в семью людей, о чем Костя и помыслить вначале не мог. Ведь он решил, что его дорога могла вести только в ад  к легионерам, которые так жаждали головы зверя и так дорого ее оценивали.
Часто на заводе Костю называли  Бимом, за то, что взгляд его был как у потерянной собаки. Некоторые грузчики свистели ему, как собаке, чтоб подозвать к себе. Когда начальник записывал нового грузчика, то ослышался и записал его фамилию как Любимов.
Любимов верил, что Бог, по всей видимости, очень добрый. И Костя понимал Его. Ведь он видел и зло, но старался не обращать внимание на некоторые выходки по отношению к себе. Понимал, что если храмы разрушены, то сколько доброты и терпения необходимо иметь, чтобы прощать за такое отношение к Себе.
Любимов с интересом слушал, как грузчики  обсуждали на заводе, что одного крупного белого медведя видели то в одном городе, то в другом. Потом в тех же новостях белый медведь размножился. Он был как бы уже не один. И стал в два раза крупнее и больше. Писали даже, что это и не белый медведь, а снежный человек. Но, тем не менее, неизбежно его передвижение фиксировали именно в направление к  Можайску. Не было случаев с убийством людей и прочих страшных новостей. Правда, был один случай, что когда медведь хотел перейти дорогу на зеленый свет. Он незаметно подошел в переходу позади ожидающих, а когда машин начали сигналить, одна дама обернувшись упала в обморок.
Но Костя как-то не пугался этих новостей, он просто думал: “Наверное, он тоже ищет свет. Интересно доберется ли до сюда, как и я?”
Любимов думал, что белый медведь идет очень издалека, гораздо дальше, чем он, но что чутье тоже не подводит белого мишку. Костя так же шел, а когда пришел в город, то уже не понимал куда делась эта невидимая волшебная нить от энергии, которую он так желал здесь увидеть. Словно он уже вошел в облако из энергии и пахнуть ею уже не могло. Она была вокруг.
Это было очень опасно со стороны белого миши так далеко идти в медвежьем обличье, но Костя его прекрасно понимал, ведь и его любопытство тоже было большим. Это было любопытство подобно смерти. Если ты не узнаешь, то умрешь.
Помимо забавных новостей, которые читали вслух на работе из различных интернет-каналов обсуждали также сколько будет стоить голова этого медведя, его шкура, мясо. Легионеры предлагали за информацию о медведи баснословные деньги, которые были настолько велики, что Костя не мог оценить. От ста тысяч рублей. За мертвого медведя предлагали полмиллиона. За живого два миллиона рублей.
На заводе иногда в шутку говорили Косте: “Хочешь разбогатеть? Приведи живого медведя. Ты же так любишь медведей, они же твои друзья”.
Один грузчик потешался над ним, когда Любимов решил защищать белого медведя, будто это живой человек. Обычно молчаливый и добродушный Костя почему-то решил дать ответ на риторический вопрос: “А почему-бы этому медведю самому не прийти и сдаться и получить за себя награду?!”
Ответ Кости был наивен и посмешил не только грузчиков, но и работниц цеха, которые стояли тут же в импровизированной столовой.
“Но ведь тогда легионеры будут пытать его и сами же отберут деньги?”
-Но тогда пусть снимет с себя шкуру и продаст ее!- сказал Фома, один из грузчиков.
-Как же он без шкуры ходить будет? - наивно спросил Костя, в глазах его уже обозначилась печаль.
-А на том свете походит!
-Неужели?  Как хорошо, - согласился Костя, думая, что Фома имеет в виду, что на том свете все медведи становятся людьми. -Наверное, там все без шкур.
Все рабочие засмеялись выводу.
Легионеры - действующая партия, которая готовилась к выборам, уже развесила объявление о поимке медведей, любых мертвых или живых. Поймав медведя, можно было бы заполучить преимущество перед другими партиями. Легионеры говорили, что медведи обладают знаниями об энергии, чистой и делающей человека счастливым. Они рекламировали то, что если бы они поймали медведя, то смогли выведать его тайну, в том числе и химическим образом.
На заводе в столовой был телевизор и там подробно рассказывалось как собираются из головы медведя вынуть гипофиз и с помощью химии, словно работая с  атомным ядром, разобраться и составить формулу счастья. Это счастье можно было бы отдавать, продавать, и оно не было бы ядовито. А главное, что оно было бесконечно, словно вечный двигатель, о котором говорил Иван Иванович.
Все смотрели, открыв рот. Костя даже прослезился, потому что ему было жалко чучело, из головы которого вынимали пластиковый мозг. Иван Иванович утешил его говоря, что этот медведь не настоящий. На что Костя заметил, что у манекена шкура-то была как у настоящего медведя.
Жаль, что Любимов не мог сам из своей головы вынуть гипофиз. Может быть, тогда он бы понял формулу бесконечной энергии, которая наполнила бы его существо счастьем и разогнала тоску неуходившую от него пять месяцев.
Наличие добрых людей и не очень, но тем не менее живых, делало его существование наполненным. Он чувствовал, что это подарок, за которым он и шел сюда.
Новоявленный человек не держал зла ни на кого за шутки на заводе, и уж тем более не держал зла  на легионеров, первая встреча и последняя встреча с которыми стали для него страшным испытанием.