Философия метафоры
1.Метафора, как лингвистическое явление, объект стилистики и явление «духовной величины»
Как говорил Лихтенберг, «всё имеет свои глубины», поэтому в данной проблематике есть много аспектов требующих подробного рассмотрения. Первый аспект метафоры – языковой, так как метафора порождение речемыслительного процесса. Это двухкомпонентная или однокомпонентная структура, базирующаяся на образном отождествлении, как говорит канд.фил.н. И.А. Железнова-Липец, «метафора – свёрнутое сравнение».
Такое определение даёт метафоре БТС: «Употребление слова или выражения в переносном значении, основанное на сходстве, сравнении, аналогии» [7, 537].
Метафора имеет в своей структуре аналогию, перенос по смежности, сродство абстрактного и конкретного. Например, в поэзии Ш. Бодлера мы можем встретить соединение абстрактного понятия с конкретным, такое сочетание помогает создать особую метафорическую философскую реальность. Неземное и земное, прекрасное и ужасное, где дуализм формирует компаративный троп: «берег Вечности», «берег пропасти», «осень идей», «драгоценности ужаса», «смерть, старый капитан», «алхимия горя», «драгоценный метал воли», «язвимый шпорами надежды», «флейты вздох», «оазис ужаса», «презрев стада людей, пасомые судьбой» одним словом «для смертных сердец божественный опиум». Метафора позволяет считывать философию писателя.
Метафора – результат аналитического процесса поиска соответствий между вещами. Оттого устремлённость к познанию пограничных или потусторонних реальностей часто происходит через механизм метафоры. То, что тяжело для понимания – моделируется.
Немногие из нас задумывается о том, как метафора незаменима в повседневном общении. «Стёртые» или «мёртвые» метафоры, метафорические штампы зачастую не замечаются нами, но существуют не только в языке поэзии, но и в быту, в политике, в искусстве. Там, где существует сфера эмоционального восприятия, существует метафора.
Долинин К.А. в «Стилистике французского языка» пишет о метафоре следующее, определяя её более значительным явлением, чем просто украшением: «В искусстве всё значимо, и метафора — не украшение, а средство выразить невыразимое» [9, 135]. Далее, Долинин цитирует Виноградова В.В. (Виноградов В.В. Стиль Пушкина. М., Гослитиздат, 1945, с.89): «метафора, если она не штампована, есть акт утверждения индивидуального миропонимания, акт субъективной изоляции».
Важен и содержательный аспект метафоры и структурный. Пастернак Б.Л. определяет метафору как «мгновенное озарение». Для исследователя Долинина «метафора — семантический взрыв» [6, 141]. Для выражения эмоций жизненно необходим «язык искусства», т.к. сфера эмоционального восприятия является за гранью того, что можно выразить словами.
Существует много классификаций метафоры. Вопросом её классификации начал заниматься Аристотель. Если рассматривать лингвистический аспект метафоры, нам следует поговорить о её типологии. Вот одна из самых распространённых.
Приведём типологию метафоры Аристотеля, дополненную Тарасовой В.К.. Существуют качественные и относительные компаративные тропы.
1. Качественные компаративные тропы:
— тактильная метафора («И мы кормим наши любезные угрызения совести» Бодлер)
— визуальная метафора («Если страсть, яд, кинжал и пожар / Не вышили ещё своих приятных рисунков, / Банальной канвы наших жалких судеб» Бодлер)
— слуховая метафора («Когда мы вздыхаем, Смерть в наших лёгких / Спускается невидимой рекой глухих жалоб» Бодлер)
— вкусовая метафора («И твой дух не менее горькая бездна» Бодлер)
— качественная комбинированная метафора (стихотворение «Маяки» Бодлера)
2. Относительные компаративные тропы:
— функциональная метафора (основанная на необычном сочетании глагола и существительного)
— метафора по признаку существования (нестандартное сочетание прилагательного и существительного)
— метафора, построенная на пересечении значений двух слов (игра со значением одного и того же слова, напр. «горячее рыдание, что катится / грохочет из века в век», «cet ardent sanglot qui roule d’âge en âge». Глагол «rouler» можно интерпретировать двояко: грохотать и катиться).
Метафора может характеризоваться сразу по двум типам: например, тактильно-функциональная метафора из стихотворения «Падаль» Бодлера («Une charogne»): «червь, что поцелуями съест вас» («la vermine \ Qui vous mangera de baisers»).
В «Стилистике французского языка» Долинина К.А. определяет следующие виды метафор: одночленную (где представлен только образ) и двучленную (содержит две именные группы). Двучленная метафора: обращение, приложение, словосочетание с несогласованным определением – все они являются предикативной конструкцией [9, 137]. Одночленная метафора имеет свои подтипы: глагольная, адъективная, именная [9, 138]. Одночленные и двучленные метафоры бывают сложными и развёрнутыми. Двучленная метафора – это единство абстрактного и конкретного, семантическое противоречие практически всегда заключено в ней. «Многослойность» метафоры – полифония смыслов, важная особенность метафорической конструкции. Развёрнутая метафора моделирует абстрактное понятие через «развёртывающие и конкретизирующие» [9, 148] метафорические детали.
Говоря о структуре метафоры, следует отметить её некое отношение к антитезе. Внутренний антагонизм метафоры засвидетельствовал X. Ортега-и-Гассет в статье «Две великие метафоры» [15, 74], метафора – «сокращённое противопоставление», т. к. она «работает на категориальном сдвиге» [15, 18]. Противоборство характеров явлений внутри метафоры роднит её с антитезой, но она сложнее обычной антитезы.
Исследуя метафору, необходимо особенно внимательно относиться к её структуре. Железнова-Липец И.А. в своей диссертации «Сравнение и метафора как средство создания художественного образа в русских разновременных переводах поэзии Ш. Бодлера» разграничила понятия метафоры и образного сравнения, сказав: «метафора же представляет собой образное отождествление» [10, 10], тогда как в сравнении речь идёт об «образном подобии». Исследовательница подчёркивает, что «при анализе тропов необходимо особое внимание уделять их структуре» [10, 10].
Приведённые выше метафоры из поэзии Шарля Пьера Бодлера помогают нам проникнуть в проблемы бытия, они носят метафизический характер. В статье «Салон 1846» Шарль Бодлер основал свою творческую позицию в тесной связи с использованием метафор: «Я всегда стремлюсь найти в окружающей нас природе примеры и метафоры, которые помогут мне охарактеризовать впечатления духовного порядка». Отсюда следует, что метафора не только факт языка, но и явление «духовного величины» [6].
Метафора писателя занимается созданием своего собственного поэтического метафорического универсума. Метафора повествует нам об экспрессивных возможностях сознания поэта, об уровне развития его эмоционального интеллекта.
2. Психический аспект метафоры
Если метафора является художественным средством прозаика или поэта, она берёт на себя эмоционально-смысловую нагрузку.
Поскольку метафора – выражение эстетических склонностей писателя, облачённое в двухкомпонентную образную структуру-отождествление – она высветляет психологию чувства поэта. Показателем чего является метафора? Катализатором способностей души, ума, эмоционального интеллекта писателя.
В своей работе «О физиологии эмоционально-эстетических процессов» Салямон Л. С. Пишет о том, что «Словесные сигналы писателя призваны вызывать в центральной нервной системе читателя эмоциональный образ (…) художественное слово прибегает к специальным средствам, использует приёмы гиперболы, метафоры и т п» [13, 303].
Долинин пишет, что «в каждой поддающейся рациональному истолкованию метафоре можно выделить какое-то общее, действительное для всех ядро значения, за пределами которого лежит область субъективных ассоциаций» [9, 142].
Метафора – подруга творческого мышления, сосредоточенная на двух явлениях по сходству, она раскрывает логику мыслей писателя, и даже тип репрезентативного восприятия мира человеком: аудиальное, визуальное… кто он, писатель – мы узнаём по образным приёмам.
Метафора – это способ пробудить чувство высказыванием, построенным по аналогии с каким-то другим объектом, это кодирование реакции сознания читателя, таинственный язык, расшифровывающий человеческое сознание и логику дружбы идей, это тайнопись чувства и мысли. Метафора – выражение личности поэта, зеркало сознания и менталитета. Если Бодлер считает, что музыка должна наполнять изнутри образы стихотворения, это отразится и в метафорах: Bienheureuse la cloche au gosier vigoureux.
3. Метафора, как следствие нашего опыта и действий
Американские учёные Джордж Лакоф и Марк Джонсон изучили много теорий метафоры, чтобы создать свою теоретическую базу, для этого достаточно заглянуть в список использованной литературы в конце их книги «Метафоры, которыми мы живём». Главной задачей их книги является доказательство связи метафор с нашей концептуальной системой. Главной идеей – метафора – экстралингвистическое явление, результат нашего опыта, культуры и ежедневных впечатлений. Учёные доказывают, что наши действия и рассуждения метафорически организованы. На примере метафоры, существующей в западной культуре, «Спор-война», Лакоф и Джонсон прослеживают метафорическую «стратегию» ведения обыденного спора, где оппонент – противник, мы – атакуем, завоёвываем позиции аргументами или сдаём их. Всё это представляет собой единую метафорическую модель поведения: «Если ты используешь эту стратегию, он уничтожит тебя» («If you use that strategy, he’ll wipe you out»). «Он расстрелял все мои аргументы» («He shot down all of my arguments»). Когда мы спорим мы «побеждаем и теряем» («win and lose») наши аргументы. Мы можем «планировать и использовать стратегию» («plan and use strategies»), потому что идёт «словесная баталия» («verbal battle»)[3, 9].
Нанизывая метафору, за метафорой, как цепочку доказательств этой идеи, Лакоф и Джонсон приходят к заключению о метафорической концептуальной системе, которая руководит нашими действиями определённым образом. Концепт «спор» невозможно приравнять к концепту «мирной дискуссии», не потеряв особую модель поведения при этом. Если в иной восточной культуре метафорическая модель будет «спор – танец», скорее всего, это будет подмена концепта «спора» на концепт «разговор». Тактика поведения при танце теряет свой агрессивный, военный, захватнический характер. Метафорическая модель будет «дискуссия – танец», где тактика ведения будет соответствовать плавным и равномерным шагам, где будет отсутствовать элемент войны. Т.е. существуют разные метафорические модели в разных культурах, управляющие нашим поведением. Соответствующие культуры формируют соответствующие метафорические модели.
Метафора – концепт, что окружает нас: «metaphor is pervasive in everyday life, not just in language but in thought and action. Our ordinary conceptual system, in terms of which we both think and act, is fundamentally metaphorical in nature» («метафора проникает в повседневную жизнь, не только в язык, но и в мысли, и действия. Наша обычная концептуальная система, в терминах которой мы мыслим и ведём себя, глубинно метафорическая в своей природе», перевод А. Манцевода) [3, 8].
4. Метафора, как следствие культуры народа
Метафора опосредована культурой того народа, в языке которого она родилась. Культурный фон – одна из наиболее важных составляющих, что создаёт метафорическое выражение. Традиции, заложенные культурой, связаны с человеком, как с социальным существом и определяют манеру его поведения, определяют способ мышления, т. е. контролируют и формируют метафорическую систему. Концептуальная система – зеркало культурного фона. Американские исследователи Лакоф и Джонсон доказали, что западные «пространственные метафоры» («orientational metaphors») находятся в противоречии с буддистскими традициями, которые формируют другие метафоры-модели поведения.
Процитируем Лакофа и Джонсона: «We are not claiming that all cultural values coherent with a metaphorical system actually exist, only that those that do exist and are deeply entrenched are consistent with the metaphorical system» («Мы не утверждаем, что все культурные ценности, связанные с метафорической системой, существуют, только те, что действительно существуют и глубоко закреплены согласуются с метафорической системой», перевод А. Манцевода) [3, 22].
Существуют различные культуры, где «иметь меньше» — «лучше» («having less is better»), а метафорический концепт «больше – лучше» или «выше – лучше» («more is up») там не функционирует. Запад и Восток имеют очень различающиеся приоритеты и ценности. Далее, Лакоф и Джонсон пишут:
Relative to what is important for a monastic group, the value system is both internally coherent and, with respect to what is important for the group, coherent with the major orientational metaphors of the mainstream culture» («Касательно того, что важно для монашеской общины, ценностная система внутренне связана с уважением того, что важно для этой группы людей, согласована с большинством пространственных метафор господствующей культуры») [3, 22].
5. Метафора, как объект изучения философов, лингвистов и литературоведов
Метафорой интересовались Аристотель, Руссо, Кассирер и Гегель. В последнее время угол взгляда на метафору изменился, и её стали изучать не только как стилистическую особенность автора, но и как ключ к обыденной речи и процессам мышления. Укрепилась связь с логикой. Благодаря тому, что сфера употребления метафоры не только художественно-литературная, Р. Хофман создаёт ряд исследований о метафоре, он пишет о её практичности и о том, что она может быть применена в различных областях: «в психотерапевтических беседах и в разговорах между пилотами авиалиний, в ритуальных танцах и в языке программирования, в художественном воспитании и в квантовой механике» [2, 327].
Метафора делает во многом человеческую речь богаче, но всё же в некоторых сферах она отсутствует, например, в судебной, там, где невозможно двоякое понимание. Там, где акцентируется эмоциональное воздействие, метафора возможна. Когда при частом употреблении метафора превращается в мёртвую, она становится незаметна в речи. «Рано или поздно, практическая речь убивает метафору» — пишет Арутюнова во вступительной статье к сборнику «Теория метафоры» [15, 8]. Метафора открывает нам тайны процесса смыслообразования, как неконвенциональные метафоры становятся традиционными. «Итогом процесса метафоризации, в конечном счете, изживающим метафору, являются категории языковой семантики. Изучение метафоры позволяет увидеть то сырье, из которого делается значение слова» [15, 9].
Интересно, что к метафоре в речи относились отрицательно английские философы, представители рационализма, т.к. Томас Гоббс считал, что в речи слова должны передавать прямое значение слова, в этом суть языка, которой мешают метафоры. Джон Локк также осуждал «заблуждения рассудка» и двойные смыслы.
Фридрих Ницше, напротив, в своей работе «Об истине и лжи во вненравственном смысле» (1873) считает что метафора – единственный ключ к пониманию воображения, т.к. процесс познания метафоричен. «Что такое истина? Движущаяся толпа метафор, метонимий, антропоморфизмов, — короче, сумма человеческих отношений…; истины — иллюзии, о которых позабыли, что они таковы, метафоры, которые уже истрепались и стали чувственно бессильными» [12, 396]
X. Ортега-и-Гассет считает, что метафора помогает уловить «объекты высокой степени абстракции» [15, 12]. Дело в том, что наше сознание, процессы происходящие в нём и наше представление о мире тесно связаны, они определяют нашу нравственность и законы морали, по которым мы живём. Искусство и политика также определяются нашей концепцией мира. Ортега заключает, что «все огромное здание Вселенной, преисполненное жизни, покоится на крохотном и воздушном тельце метафоры» [15, 77]. Что само по себе является метафорой.
Вскоре (1923-1929гг.) появляется книга Кассирера, посвящённая исследованию символических форм в культуре: Cassirer E. Die Philosophie der Symbolischen Formen. В этой книге есть глава «Сила метафоры», где Кассирер исследует дологическое мышление и первичные формы представления о мироздании, мифологическое мышление. Понятие метафоры Кассирер не разграничивал с метонимией и синекдохой.
Символы, используемые в религии, искусстве и мифологии предоставляют доступ к сознанию. Однако все способы мышления Кассирером к метафоре не сводятся. Он делил их на два вида мыслительной деятельности: метафорическое (мифо-поэтическое) и дискурсивно-логическое мышление. Арутюнова пишет, что произошла очень важная вещь: «Из тезиса о внедрённости метафоры в мышление была выведена новая оценка ее познавательной функции. Было обращено внимание на моделирующую роль метафоры: метафора не только формирует представление об объекте, она также предопределяет способ и стиль мышления о нем» [15, 13].
М. Минский в работе «Остроумие и логика когнитивного бессознательного» открывает связь аналогии и метафоры. Он создаёт теорию фреймов. Аналогии, по его мнению, позволяют нам увидеть одно явление «в свете» другого. Это «позволяет применить знание и опыт, приобретенные в одной области, для решения проблем в другой области» [15, 13]. Таким образом, метафора позволяет формироваться непредугаданным межфрейдовым связям между различными объектами. Осуществляется концептуализация понятия по аналогии с другой системой понятий.
У.О. Куайн писал, что «нет ничего более фундаментального для мышления и языка, чем наше ощущение подобия» [15, 15]. Ощущение подобия порождает метафоры.
Поэзия, художественная литература, по преимуществу, имеют дело с метафорами. Автор художественного текста, например, поэт, обладает иным взглядом на мир, если это хороший поэт, он не мыслит шаблонно. Его художественные средства должны быть свежи, чтобы пробудить в нас неожиданные чувства, а мысль – заставить работать. Гарсиа Лорка писал по этому поводу: «Всё, что угодно, — лишь бы, не смотреть неподвижно в одно и то же окно на одну и ту же картину. Светоч поэта — противоборство». Поэт направляет свои шаги к истине через борьбу с обыденным языком, он ломает привычное, чтобы через новое и нестандартное почувствовать новое знание о мире: «Когда прибегают к старому слову, то оно часто устремляется по каналу рассудка, вырытому букварем, метафора же прорывает себе новый канал, а порой пробивается напролом» [15, 16].
Арутюнова трактует метафору не столько как «сокращённое сравнение», как её объясняли многие исследователи (Аристотель), но «сокращённое противопоставление». Речь идёт о категориальном сдвиге понятия, противоборстве идей в рамках одной метафоры. А. Вежбицкая и Ортега-и-Гассет осветили данный характер метафоры в своих работах: «Сравнение — градация — метафора» А. Вежбицкой и Ортега-и-Гассет «Две великие метафоры». Правда и ложь могут находиться в рамках одной метафоры, рождая новый смысл.
Метафорическое выражение более эффектно, когда понятия более дистанциированы. Установление далёких связей характеризует метафору.
Арутюнова приходит к следующим выводам, относительно метафоры:
«Метафору роднят с поэтическим дискурсом следующие черты: 1) слияние в ней образа и смысла, 2) контраст с тривиальной таксономией объектов, 3) категориальный сдвиг, 4) актуализация «случайных связей», 5) несводимость к буквальной перефразе, 6) синтетичность, диффузность значения, 7) допущение разных интерпретаций, 8) отсутствие или необязательность мотивации, 9) апелляция к воображению, а не знанию, 10) выбор кратчайшего пути к сущности объекта» [15, 19].
6. Метафора и символ
Нам известно, что основу метафоры, равно как и символа составляет образ. Образ обладает двойной структурой – планом выражения и планом содержания. И метафора, и символ обращаются к образу, вследствие чего, есть исследователи, что не различают при характеристике стиля автора символ и метафору. Понятия «метафорический образ» и «символический образ» часто уравниваются, отождествляются. Метафора и символ обладают рядом близких признаков, из-за чего многие критики их сливают воедино. Однако Арутюнова считает, что с точки зрения семиотики, «метафора и символ не могут быть отождествлены» [15, 22].
Критерий метафоры и символа – их стихийное возникновение. Метафора и символ являются объектами интерпретации, т. е. трактовки явления. Однако, по словам Арутюновой, если метафора основана на категориальном сдвиге, символ характеризуется стабилизацией формы. Символ проще, его структура проще.
Также, Арутюнова разграничивает символ и метафору следующим образом: «Схематизация означающего в символе делает его связь со значением менее органичной. Это кардинально отличает символ от метафоры, в которой отношения между образом и его осмыслением никогда не достигают полной конвенционализации» [15, 23].
Исследовательница упоминает, что символам «не свойственна двусубъектность метафоры» [15, 23].
Более того, метафора часто задействована при обозначении чего-либо конкретного и абстрактного, а символ тяготеет к «вечном и неземному», только абстрактному. Символ понимается как откровение. Арутюнова утверждает, что «символ часто имеет неотчетливые трансцендентные смыслы» [15, 24], в нём можно найти «ощущение запредельности». Метафора конкретизирует и расширяет понятие о реальности, символ уводит от реального прочь. Символ, как правило, обозначает общие идеи.
Далее Арутюнова пишет о ещё одном очень важном, «причем фундаментальном» различии между символом и метафорой:
«Если переход от образа к метафоре вызван семантическими (то есть внутриязыковыми) нуждами и заботами, то переход к символу чаще всего определяется факторами экстралингвистического порядка» [15, 25-26]. Символ тяготеет к символике. Символом может стать кто-то или что-то для кого-то. До символа можно возвыситься, к нему можно подняться. Метафора не может стать чем-то для кого-то, она – языковой факт, выражение.
7. Отношения метафоры со сравнением, метаморфозой и метонимией.
Нам известно, что формальным разграничением сравнения и метафоры является употребление союзов «как, подобно, будто, словно». Это могут быть предикативы «подобен, напоминает, схож». Когда данная связка исключена из сравнения, данный образный приём превращается в метафору. Подобие преобразуется в тождество, т.е. меняется логика отношений двух объектов. Можно говорить о лаконичности структуры метафоры. Метафора основана на сокращении лексических единиц, сравнение расширяет метафору. «Если в классическом случае сравнение трехчленно (А сходно с В по признаку С), то метафора в норме двухчленна (А есть В)» [15, 28].
Арутюнова указывает на то, что «метафора выражает устойчивое подобие, раскрывающее сущность предмета, и, в конечном счете, его постоянный признак» [15, 27].
Далее, Арутюнова пишет о необходимости разграничения метафоры и метаморфозы. Она цитирует отрывки из статьи «О поэзии Анны Ахматовой» Виноградова В.В., который создал книгу «Поэтика русской литературы» (1976): «В метафоре нет никакого оттенка мысли о превращении предмета. Наоборот, «двуплановость», сознание лишь словесного приравнивания одного «предмета» другому — резко отличному — неотъемлемая принадлежность метафоры. Вследствие этого следует обособлять от метафор и сравнений в собственном смысле тот приглагольный творительный падеж, который является семантическим привеском к предикату (с его объектами), средством его оживления, раскрытия его образного фона» [15, 29]. Метаморфоза – отсветы мифологического типа мышления, это древний способ мировосприятия. Метаморфоза предоставляет нам преобразованный мир в результате.
«Метаморфоза — это эпизод, сцена, явление; метафора пронизывает собой все развитие сюжета. Проникновение в область семантики свойственно метафоре, но не характерно для метаморфозы, которая, указывая на частное совпадение субстанций» [15, 29-30].
Очень интересным и крайне сложным случаем для изучения метафоры и метаморфозы является их гибрид – автометафора, уникальное явление авторской стилистики. «На «перекрестке» метафоры и метаморфозы возникает автометафора — метафорическая самоидентификация поэта, проливающая некоторый свет на психологию творчества» [15, 30].
При объяснении различий между метафорой и метонимией Арутюнова ссылается на Р. Якобсона, который осуществил исследование, посвященное данной теме в работе «Два аспекта языка и два типа афатических нарушений».
Главное отличие – метонимия не может быть подобно метафоре употреблённой в предикате, так как она тяготеет к субъективной позиции. Семантическая сочетаемость также разграничивает понятия метафоры и метонимии. Метонимия определяет целое по его части. Метафора стремится к развёртыванию смысла. Арутюнова приходит к точному заключению о том, что «метафора — это, прежде всего, сдвиг в значении, метонимия — сдвиг в референции» [15, 32].
В обращении, однако, они могут сливаться в одну фигуру. Так, например, при обращении «эй, шляпа!» одновременно происходит и метафорическая характеристика, и перенос по свойствам.
8. Кассирер. Сила метафоры
Эрнест Кассирер обращается к вопросам связи мифологического мышления и языкового, где духовные представления играют ведущую роль. Учёный ищет точку начала развития языка и мифа. Он находит её, и называет ничем иным, как метафорическим мышлением. Кассирер отмечает, что «именно метафора создает духовную связь между языком и мифом» [15, 33]. Кассирер ссылается на Шеллинга и Гердера и говорит о том, что мифология считалась «продуктом» языка. ««Базисная метафора», лежащая в основе любого мифотворчества, считалась собственно языковым явлением, подлежащим исследованию и интерпретации» [15, 34]. Кассирер даёт нам понять, что употребление метафор и привычка к метафорическому мышлению куда более древнее, чем миф, что персонификация и одушевление были рождены не поэтическим языком, а обыденной речью. Это «было необходимо для роста нашего языка и сознания. Было невозможно освоить внешний мир, познать и осмыслить его, постигнуть и назвать его реалии без этой базисной метафоры, этой универсальной мифологии, этого вдувания нашего собственного духа в хаос предметов и воссоздания его по нашему образу» [15, 35]. Пытаясь разгадать тайну связи мифа и метафоры, Кассирер обращается к Вернеру и его магии слов, к табуированию секретных смыслов: «В своем эволюционно-психологическом исследовании происхождения метафоры Вернер в высшей степени убедительно показал, что в этом виде метафоры, в замене одного понятия другим, решающую роль играют вполне определенные мотивы, коренящиеся в магическом мировоззрении, особенно некоторые типы табуирования слов и имен»
Т.е. мифологическое мышление и язык с самых истоков находятся в единстве связей, их обособление происходит поэтапно. «Они являются различными побегами одной и той же ветви символического формообразования, происходящими от одного и того же акта духовной обработки, концентрации и возвышения простого представления»
9. Иванюк: проблема метафоры и художественного текста
В своей книге «Метафора и литературное произведение» (1998) Иванюк Б.П. исследует различные аспекты метафоры: прагматический, историко-типологический и структурно-типологический. Исследователь заинтересован формой стихотворения-метафоры и подробно разбирает его типы: стихотворение-сравнение, стихотворение-символ, стихотворение аллегория. Рассматривается произведение как художественное целое в контексте метафоры, а также метафорический тип целостности произведения. Материалом для практического исследования послужила поэзия 19 века.
Учёный отчётливо понимает, что тема не новая, но «несмотря на огромный, предъявленный человечеству опыт исследования метафоры, она остается даже для диахронического коллективного ума непреодолимым объектом рефлексии: актуализация ее виртуальных свойств лишь отодвигает мысленный горизонт ее внутренней содержательности»
Метафоричность обладает образопорождающей функцией, от того проблема изучения сознания всегда тянула за собой исследование метафорического мышления, затрагивается процесс «самоидентификации сознания».
Иванюк ставит вопрос о возникновении целой области научного знания – метафорологии, говорит о необходимости соединения усилий и достижений различных дисциплин для развития метафорологии, чья цель – понять процессы метафорического мифотворческого мышления. Иванюк приводит следующие аргументы в пользу значимости новой дисциплины: «Косвенным свидетельством признания роли метафоры в разных жизнепроявлениях сознания могут служить такие ее определения, как «базисная» (Э.Мак Кормак), «ориентационная», «онтологическая» (Дж.Лакофф и М.Джонсон), «терапевтическая» (Д.Гордон) и т.д. Иначе говоря, метафора давно приобрела право быть объектом не только собственно филологических интересов, и ее комплексное изучение обусловило близкую вероятность формирования самостоятельной дисциплины – метафорологии» [11, 5].
Вследствие своей заинтересованности изучения метафоры через литературное произведение, автор монографии предлагает свою методологию, он пишет о главном условии при анализе метафоры – «остранённости»: «Исследование метафоры через призму произведения предполагает особое, остраненное отношение к этой истории, отношение, при котором, во-первых, предшествующий опыт ее осмысления интегрируется в мнемоническом образе метафоры, равновеликом всему теоретическому объему этого понятия в его современном, состоявшемся понимании, а во-вторых, возникает априорный, проективный образ метафоры как объекта познания, содержащий в себе контурный прогноз ее оптимальных возможностей и значений» [11, 9].
Далее, Иванюк рассуждает об эвристической пользе такого познания, в котором задействовано и метафорическое, и научное мышление в сопоставлении: «Сопоставление позволяет сформироваться пониманию того, что «опрощенный», как бы вновь ставший «вещью в себе» объект-метафора создает вокруг себя поле виртуальности, обусловливающее возможность интенсифицировать содержательность метафоры до выявления ее типологического сходства с произведением» [11, 10].
Метафора и художественное произведение представляют собой нерасчленимое целое метафорического смысла.
10. Метафора – путь к ирреальному (по материалам Эммануэля Адатт)
В книге Emmanuele Adatte Les Fleur du mal et Les Spleen de Paris. Essai sur le dépassement du réel (1986) есть раздел, посвящённый стилистике. В пятой главе, которая представляет собой описание «эстетических техник ухода от реального», есть подраздел «аналогии». Он представляет для нас особый интерес, так как многие французские исследователи, в том числе Emmanuele Adatte и Dominique Rince, представляют метафору как орудие аналогии. Аналогии – «ассоциации образов» [1, 123], говорит Адат, и тут же берётся объяснять метафору. Так, например, «отрывок из поэмы в прозе Бодлера «Тирс» можно интерпретировать как прекрасную метафору эстетического приёма, который мы назовём аналогией [1, 124].
J-P Richard в книге «Poesie et profondeur» (1955) определяет аналогию следующим образом: «Закон универсальной аналогии можно интерпретировать как вид вечного приглашения к путешествию: он предлагает воображению следовать через чувственную сеть соответствий» [4, 102].
Emmanuele Adatte пишет о том, что «увидеть в чём аналогия позволяет Бодлеру миновать детерминизм реальности несложно» [1, 124]. Эммануэль Адатт говорит о том, что «поэмы основанные на аналогии наиболее отмечены счастьем, т.к. в них скольжение из одного мира в другой в непрерывном преобразовании творца» [1, 125].
Поэма Бодлера «Маяки», которую отечественные литературоведы трактовали бы как системы метафор, Emmanuele Adatte называет «примером аналогии» [1, 127]. «Маяки Бодлера» представляют собой метафоры или аналогии, ведущие к постижению абстрактной сущности страдания и «смерти на берегу Вечности». Берег Вечности отрицает земную смерть, метафоры снова выводят нас к познанию ирреального.
Книга французского исследователя Dominique Rincé Baudelaire et la modernité poétique (1984), посвящённая Бодлеру и поэтической современности, имеет раздел «Аналогии, символы и соответствия», где автор связывает их воедино. Доминик Ринсэ трактует метафору как инструмент соответствий или аналогий. Ринсе уделяет внимание философии Сведенборга и Лаватёра, где соответствия между различными сущностями рассматривались как ключ к бытию. Ринсэ объединяет «абстрактный концепт аналогии» и «поэтические понятия “символ” и “соответствия”» [5, 88].
Итак, подводя итоги нашим размышлениям, можно сказать, что метафора, это лингвистическое, эмоциональное, культурное и стилистическое явление, изучавшееся ни одну сотню лет во многих странах. Разные учёные её по-разному трактуют. Кто-то как орудие аналогии, кто-то как самостоятельное художественное средство, кто-то рассматривает её как факт психики, опыта и культуры. Много работ посвящено разграничению и сопоставлению символа и метафоры, поскольку метафора – символическая структура.
Разграничение метафоры со сравнением, метаморфозой и метонимией так же занимало умы учёных. Некоторые моменты остаются спорными до сих пор, например, автометафора – скрещение метонимии и метафоры, иногда очень сложное для литературного анализа. Истоки метафоры и её связь с мифологическим мышлением, рассмотренные Кассирером, помогают лучше понять нашу концептуальную систему. Метафора – путь к ирреальному, как рассказал об этом Эммануэль Адат.
В первую очередь, конечно, метафора – это лингвостилистическое явление. Говоря о метафорике художественного текста, следует сказать, что писатель моделирует свою метафорическо-философскую картину мира, согласуя с собственной эстетикой, опытом, интеллектом, философией, создавая каждый раз «психологический словарь» ощущений.
Жан-Поль Сартр в эссе «Бодлер» цитирует следующее рассуждение Шарля Бодлера о метафоре и аналогии: «Что такое поэт (я употребляю это слово в самом широком смысле), если не переводчик, не дешифровщик? У выдающихся поэтов не встретишь такой метафоры, такого эпитета или сравнения, которые не вписывались бы с математической точностью в данные обстоятельства, потому что эти сравнения, метафоры и эпитеты черпаются из неисчерпаемой сокровищницы вселенской аналогии и потому что их неоткуда больше почерпнуть» [14, 168].
Далее Сартр приводит цитату из Новалиса – «Человек есть источник аналогий во Вселенной» [14, 168]. Можно заключить, что все метафорические прозрения и находки берут своё начало из идеи великого океана всеобщей аналогии. Шарль Пьер Бодлер развивает мысль о значении воображения, как креативной силы: «Именно благодаря воображению человек постиг духовный смысл цвета, контура, звука, запаха. На заре истории оно создало аналогию и метафору… Воображение – это царица истины, а одной из областей истинного является сфера возможного. Поистине, воображение соприродно беспредельному» [14, 170]
Моделирование метафорического смысла – безграничная область экспериментов поэта с сочетаемостью слов, столкновением смыслов, фонетической сеткой метафоры, психологическим эффектом, символичностью, интертекстуальностью, с метафорическими деталями, смыслообразующими рифмами, внутренними рифмами, метафоричными эпитетами, со всем арсеналом того, что может произвести в нашем сознании запланированную поэтом реакцию и отослать нашу мысль в направлении того, что символизирует метафора.
